– Кто спроектировал Кортландт?
Китинг встал, потащился к платяному шкафу, открыл ящик,
вытащил мятый лист бумаги и протянул его Тухи. Это был его контракт с Рорком.
Тухи прочел его, сухо и коротко рассмеялся. Потом взглянул
на Китинга:
– Да, Питер, ты моя большая удача. Но иногда приходится
отвернуться, чтобы не видеть собственных удач.
Китинг стоял у шкафа – плечи опущены, глаза пустые.
– Вот уж не ожидал, что у тебя все записано и он подписался.
Итак, вот что он сделал для тебя… и вот что ты сделал в ответ…Беру назад все
оскорбления, Питер. Ты должен был сделать это. Кто ты такой, чтобы повернуть
вспять законы истории? Ты знаешь, что это за документ? Это невозможное
совершенство, мечта столетий, цель всех великих школ человеческой мысли. Ты
набросил на него узду. Заставил его работать на себя. Забрал его свершение, его
награду, его деньги, его славу, его имя. Мы только думали и писали об этом. Ты
продемонстрировал это на практике. Все философы, начиная с Платона, должны тебя
благодарить. Вот он – философский камень, способный превращать золото в
свинец. Мне должно быть приятно, но я – человек и ничего не могу с этим
поделать, мне неприятно. Меня воротит от этого. Другие, Платон и остальные, они
действительно считали, что этот камень может превращать свинец в золото. Я знал
правду с самого начала. Я был честен перед собой, Питер, а это самая трудная
форма честности. Та, от которой вы все стараетесь убежать любой ценой. Теперь я
не ругаю тебя, это действительно очень трудно признать, Питер. – Тухи сел,
держа бумагу за кончики обеими руками. Он сказал: – Если хочешь знать,
насколько это трудно, я скажу тебе. Теперь уже я хочу сжечь этот документ.
Понимай это как хочешь. Особой заслуги в этом нет, ведь я знаю, что завтра
отошлю его окружному прокурору. Рорк никогда об этом не узнает, а если бы и
знал, ему было бы на это плевать, но, если быть правдивым до конца, был момент,
когда мне хотелось сжечь этот документ.
Он осторожно сложил бумагу и опустил ее в карман. Китинг
следил за его жестами, двигая им в такт головой, подобно котенку, следящему за
клубком.
– Ты мне противен, – повторил Тухи. –
Господи, как вы мне противны, все вы, с вашими лицемерными сантиментами! Ты все
время тащишься за мной, питаешься тем, чему я тебя учу, извлекаешь из этого
выгоду, но не имеешь достоинства признаться в этом самому себе. Ты зеленеешь от
страха, когда понимаешь правду. Я полагаю, что это заложено в самой сути твоего
характера, и это и есть мое главное оружие… Господи! Я устал от всего этого. Я
должен хотя бы на время освободиться от тебя. Почему я должен притворяться всю
свою жизнь – ради жалких посредственностей вроде тебя? Чтобы защитить твою
сентиментальность, твою совесть и покой ума, которого у тебя нет. Вот она,
цена, которую я плачу за то, чего хочу, но, по крайней мере, я знаю, что должен
платить. И у меня нет иллюзий относительно цены и того, что я покупаю.
– Чего ты… хочешь… Эллсворт?
– Власти, Пит.
В квартире наверху послышались шаги, кто-то весело скакал,
по потолку будто ударили четыре или пять раз. Люстра зазвенела, и Китинг
послушно поднял голову. Затем лицо его вновь обратилось к Тухи. Тухи равнодушно
улыбался.
– Ты… всегда говорил… – хрипло начал Китинг и
замолчал.
– Я всегда говорил только это. Ясно, точно и открыто.
Не моя вина, если ты не мог услышать. Мог, конечно. Не хотел. А это для меня
еще лучше глухоты. Я говорил, что намерен править. Как все мои духовные
предшественники. Но мне посчастливилось больше, чем им. Я унаследовал плоды их
усилий и буду единственным, кто осуществит великую мечту. Сегодня я вижу это
вокруг. Я узнаю это. Мне это не нравится. Я и не ожидал, что это мне
понравится. Наслаждение не мой удел. Насколько позволят мои способности, я
найду в этом удовлетворение. Я буду править.
– Кем?..
– Тобой. Миром. Все зависит только от того, нашел ли ты
нужный рычаг. Если научиться управлять душой хотя бы одного-единственного
человека, можно это делать и со всем человечеством. Это душа, Питер, душа. Не
кнут или меч, не огонь или оружие. Вот почему Цезари, Аттилы, Наполеоны были
дураками и не смогли удержаться у власти. Мы сможем. Душа, Питер, – это
то, чем нельзя управлять, она должна быть сломлена. Вбей в нее клин, возьми ее
в свои руки – и человек твой. Не нужно кнута – он принесет тебе его сам и
попросит выпороть себя. Включи в нем обратный ход – и его собственный механизм
будет работать на тебя. Используй его против него самого. Хочешь узнать, как
это делается? Послушай, разве я тебе когда-нибудь лгал? Разве ты не слушал все
это годами, но ты не хотел слышать, и это твоя вина, а не моя. Тут много
способов. Вот один из них. Заставь человека почувствовать себя маленьким.
Заставь его почувствовать себя виновным. Уничтожь его стремления и его
целостность. Это трудно. Даже худший из вас ищет идеал. Убей его цельность
путем внутреннего подкупа. Направь его на разрушение цельности человека.
Проповедуй альтруизм. Говори, что человек должен жить для других. Скажи, что
альтруизм – это идеал. Ни один из них не достиг этого, и ни один этого и не хотел.
Все жизненные инстинкты восстают против этого. Человек начинает понимать, что
не способен к тому, что сам принял как высшую добродетель – и это вызывает
чувство вины, греха, сомнение в себе самом. Но раз высший идеал недосягаем,
человек постепенно отказывается от всех идеалов, от всех надежд, от всякого
чувства личной ценности. Он чувствует, что обязан проповедовать то, чего сам не
может делать. Но человек не может быть наполовину добрым или приблизительно
честным. Сохранить порядочность очень трудно. Зачем сохранять то, что уже
подгнило? Его душа теряет самоуважение. И он твой. Он будет подчиняться. Он
будет рад подчиняться – потому что не может верить самому себе, чувствует себя
не совсем определенно, чувствует себя нечистым. Это один путь.
А вот еще один. Разрушить ощущение ценности. Разрушить
способность различать величие или достигать его. Великим человеком нельзя
управлять. Нам не нужны великие люди. Не отрицай понятие величия. Разрушай его
изнутри. Великое редко, трудно, оно – исключение. Установи планку на уровне,
доступном для всех и каждого, вплоть до самого ничтожного, самого
глупого, – и убьешь желание стараться у всех людей, маленьких и больших.
Ты уничтожишь мотив к совершенствованию. Смейся над Рорком и считай Питера Китинга
великим архитектором. И уничтожишь архитектуру. Превозноси Лойс Кук и уничтожишь
литературу. Подними на щит Айка и уничтожишь театр. Восславь Ланселота Клоуки и
уничтожишь прессу. Не пытайся сразу разрушить все храмы – напугаешь людей.
Воздвигни храм посредственности – и падут все храмы. Но есть и другой способ.
Убивать смехом. Смех – инструмент веселья. Научись использовать его как
орудие разрушения. Преврати его в усмешку. Это просто. Позволь смеяться надо
всем. Скажи, что чувство юмора – ничем не ограниченная добродетель. Не оставляй
ничего святого в душе человека. Убей почитание – и ты убьешь в человеке героя.
Человек не может почитать насмехаясь. Он станет подчиняться, и не будет границ
для послушания – ничто не важно, нет ничего серьезного.
Или еще вот этот способ. Он один из самых важных. Не
позволяй людям быть счастливыми. Счастье самосодержательно и самодостаточно.
Если люди счастливы, ты им не нужен. Счастливые люди свободны. Поэтому убей
радость в их жизни. Отними у них все, что им дорого и важно. Никогда не позволяй
людям иметь то, чего они хотят. Заставь их почувствовать, что само личное
желание – зло. Доведи их до такого состояния, чтобы слова «я хочу» стали
для них не естественным правом, а стыдливым допущением. Альтруизм весьма
полезен для этого. Несчастные придут к тебе. Ты будешь им нужен. Они придут за
утешением, за поддержкой. Природа не терпит пустоты. Опустоши душу – и можешь
заполнить это пространство, чем угодно тебе. Не понимаю, чем ты так шокирован,
Питер. Это один из самых старых способов. Вспомни историю. Взгляни на любую
великую этическую систему начиная со стран Востока. Разве все они не
проповедуют отречение от личного счастья? Разве за всеми хитросплетениями слов
не звучит единственный лейтмотив: жертвенность, самоотречение? Разве ты не
способен различить, о чем они поют – «откажись, откажись, откажись, откажись»?
Вдумайся в сегодняшнюю моральную атмосферу. Все приносящее радость – от сигарет
до секса, амбиций и выгоды, – все объявлено аморальным или греховным.
Только докажи, что что-то приносит людям счастье, – и оно обречено. Вот до
чего мы дошли. Мы связали счастье и вину. И взяли человечество за горло. Брось
своего перворожденного в жертвенный огонь; спи на постели, утыканной гвоздями;
спеши в пустыню умерщвлять плоть; не танцуй; не ходи в кино по воскресеньям; не
пытайся разбогатеть; не кури; не пей. Все та же линия. Великая линия. Дураки
думают, что подобные табу – просто бессмыслица. Какие-то остатки былого,
консерватизм. В бессмыслице всегда есть некий смысл, некая цель. Не торопись исследовать
безумие – спроси себя, чего им достигают.
Каждая этическая система, проповедующая жертвенность,
вырастала в мировую и властвовала над миллионами людей. Конечно, следует
подобрать соответствующую приправу. Надо говорить людям, что они достигнут
высшего счастья, отказываясь от всего, что приносит радость. Не стоит
выражаться ясно и определенно. Надо использовать слова с нечетким значением:
всеобщая гармония, вечный дух, божественное предназначение, нирвана, рай,
расовое превосходство, диктатура пролетариата. Разлагай изнутри, Питер. Это
самый старый метод. Этот фарс продолжается столетиями, а люди все еще
попадаются на удочку. Хотя проверка может быть очень простой: послушай любого
пророка и, если он говорит о жертвенности, беги. Беги, как от чумы. Надо только
понять, что там, где жертвуют, всегда есть кто-то, собирающий пожертвования.
Где служба, там и ищи того, кого обслуживают. Человек, вещающий о жертвенности,
говорит о рабах и хозяевах. И полагает, что сам будет хозяином. А если услышишь
проповедь о том, что необходимо быть счастливым, что это твое естественное
право, что твоя первая обязанность – ты сам, знай: этот человек не жаждет твоей
души. Этот человек ничего не хочет от тебя. Но стоит ему прийти – и ты заорешь
во все горло, что он эгоистичное чудовище. Так что метод доказал свою
надежность в течение многих столетий. Но ты должен был заметить кое-что. Я
сказал: «Надо только понять». Понимаешь? У людей есть оружие против тебя.
Разум. Поэтому ты должен удостовериться, что отнял его у них. Выдерни из-под
него то, на чем он держится. Но будь осторожен. Не отрицай напрямую, не
раскрывай карты. Не говори, что разум – зло, хотя некоторые делали и это, и с
потрясающим успехом. Просто скажи, что разум ограничен. Что есть нечто выше
разума. Что? И здесь не стоит быть слишком ясным и четким… Здесь неисчерпаемые
возможности. Инстинкт, чувство, откровение, божественная интуиция,
диалектический материализм. Если тебя прихватят в самых критических местах и
кто-то скажет, что твое учение не имеет смысла – ты уже готов к отпору. Ты говоришь,
что есть нечто выше смысла. Что тут не надо задумываться, а надо чувствовать.
Верить. Приостанови разум, и игра пойдет чертовски быстро. Все будет, как
ты хочешь и когда ты хочешь. Он твой. Разве можно управлять мыслящим человеком?
Нам не нужны мыслящие люди.
Китинг опустился на пол возле шкафа; он чувствовал себя
смертельно уставшим. Он не хотел подниматься, он чувствовал себя увереннее,
прислонившись к шкафу, как будто там еще был документ, который он отдал Тухи.
– Питер, ты все это слышал. Ты все видел, вот уже
десять лет как я практикую это. Ты понимаешь, что этим занимаются во всем мире.
Что тебе так не нравится? Что ты уставился на меня с видом оскорбленной
добродетели? Ты занимаешься тем же. Ты получил свою долю и должен ее отрабатывать.
Тебе страшно от понимания, куда это ведет. Мне – нет. Я скажу тебе. Мир
будущего. Я хочу этого мира. Мир послушания и единства. Мир, где мысль каждого
будет не его собственной, а лишь попыткой угадать мысль соседа, у которого нет
своих мыслей, а есть лишь попытка угадать мысль следующего соседа, у которого
не будет мыслей… и так далее, Питер, по всему миру. Все будут согласны со
всеми. Мир, в котором ни один человек не будет испытывать личных желаний, но
направит все свои усилия на удовлетворение желаний своего соседа, у которого не
будет никаких желаний, за исключением желания удовлетворить желания следующего
соседа, у которого не будет желаний… И так по всему миру, Питер. Все будут
служить всем. Мир, в котором человек будет работать не ради таких невинных
вещей, как деньги, а ради безголового чудища – престижа. Одобрение сограждан,
их хорошее мнение – мнение людей, которым не будет позволено иметь собственное
мнение. Осьминог – одни щупальца и никаких мозгов. Суждения, Питер! Не суждения,
а социологическая выборка, средняя величина из нулей, так как не будет больше
никакой индивидуальности. Двигатели мира заглохнут, и единственное сердце будет
подкачиваться рукой. Моей рукой – и руками немногих, очень немногих других,
подобных мне. Для тех, кто знает причины твоих поступков, ты великое,
прекрасное среднее, ты, который не взорвался в ярости, когда тебя назвали
средним, маленьким, обыкновенным, тебя, полюбившего и принявшего эти имена. Ты
восседаешь на троне и в храме, ты, ничтожный народ и одновременно абсолютный
правитель, заставивший всех правителей прошлого корчиться от зависти.
Комбинация из Всевышнего, пророка и короля. Глас народа. Среднее, обыкновенное,
общее. Знаешь ли ты подходящий антоним для Я? Посредственность, Питер. Власть
посредственности. Но даже самое посредственное должно быть кем-то открыто в
свое время. Мы сделаем это открытие. Глас Божий. Мы будем наслаждаться безграничным
послушанием – среди людей, которые не научились ничему, кроме послушания. Мы
назовем это служением! Мы выдадим медали за службу. Вы будете падать друг на
друга в свалке, чтобы показать, кто умеет подчиниться лучше. Других отличий не
будет. Никаких других форм личного отличия. Можешь ли ты различить Говарда
Рорка в этой картине? Нет? Тогда не трать времени на глупые вопросы. Все, что
не может стать управляемым, должно исчезнуть. А если такие ненормальные будут
время от времени появляться на свет, они не проживут дольше двенадцати лет.
Когда их мозг начнет функционировать, он почувствует давление и взорвется. Ты
знаешь судьбу глубоководных созданий, которых вытащили на солнечный свет? Так
будет и с будущими Рорками. Остальные будут улыбаться и подчиняться. Ты
замечал, что идиоты всегда улыбаются? Первое нахмуривание лба у человека – это
первое прикосновение Господа. Прикосновение мыслью. Но у нас не будет ни
Господа, ни мысли. Только одобрение улыбкой. Автоматические рычаги – все
говорят «да». Теперь, если бы ты был чуть более сообразительным, например, как
твоя бывшая жена, ты бы спросил: а что же мы, правители? А что я, Эллсворт
Монктон Тухи? И я бы ответил: да, ты прав. Я получу не больше тебя. Мне
останется лишь следить за тем, чтобы ты был доволен. Лгать тебе, льстить,
восхвалять тебя, поддерживать твое тщеславие, произносить речи о народе и общем
достоянии. Питер, мой бедный старый друг, я самый большой альтруист из всех,
кого ты когда-либо знал. У меня меньше независимости, чем у тебя, которого я
просто вынудил продать свою душу. Ты использовал людей ради того, чтобы
получить от них что-то для себя. Мне ничего не нужно для себя. Я использую
людей ради того, что сам могу сделать для них. Это моя единственная функция и
оправдание. У меня нет личных целей. Мне нужна власть. Нужен мой мир будущего.
Заставить всех жить для всех. Заставить всех жертвовать, а не преуспевать.
Заставить всех страдать, а не радоваться. Застопорить прогресс. Пусть все загнивает.
В загнивании есть равенство. Все подчинены воле всех. Всеобщее рабство – даже
без достоинства руководителя. Рабство для рабства. Огромный круг – и полное
равенство. Мир будущего.
– Эллсворт… а ты…
– Не сошел ли я с ума? Боишься произнести? Вот ты
сидишь, и это слово просто написано на тебе, оно – твоя последняя надежда.
Сошел с ума? Взгляни вокруг. Возьми любую газету и прочти заголовки. Разве это
уже не здесь? Все, о чем я тебе говорил, до последней детали? Разве Европа уже
не поглощена, а мы не тянемся за ней? Все, что я, сказал, содержится в одном
слове – коллективизм. Разве оно не бог нашего столетия? Действовать – сообща.
Думать – сообща. Чувствовать – сообща. Соединяться, соглашаться, подчиняться.
Подчиняться, служить, жертвовать. Разделять и властвовать – сначала. Но затем –
объединяться и править. Мы наконец обнаружили это. Вспомни римского императора,
который сказал, что хотел бы, чтобы у человечества была одна голова и он мог ее
отрубить*. Люди столетиями смеялись над ним. Теперь мы смеемся последними. Мы
добились того, чего он не мог добиться. Мы научили людей объединяться. Это
создало одну голову, готовую для удара. Мы открыли магическое слово «коллективизм».
Взгляни на Европу, ты, недоросль. Разве ты не можешь за внешней мишурой угадать
суть? Одна страна посвятила себя служению идее, что отдельный человек не имеет
никаких прав, они все только у коллектива. Индивидуальность рассматривается как
зло, масса – как божество. Никаких целей и добродетелей – только служение
пролетариату. Это один вариант. А вот и другой. Страна посвятила себя служению
идее – один человек не имеет никаких прав, только служение государству.
Индивидуальность рассматривается как зло, раса – как божество. Никаких иных
целей и добродетелей – только служение расе. Так я брежу или это суровая
действительность уже двух стран? Посмотри, идет захват в клещи. Если ты в ужасе
от одного варианта, мы толкнем тебя к другому. Заставим подергаться. Мы закрыли
двери. Мы подготовили монету. На одной стороне орел – коллективизм, на другой
решка – коллективизм. Отдай свою душу совету – или вождю, но отдай ее, отдай, отдай.
Моя методика: предложи яд как пищу и яд как противоядие. Расцвечивай, украшай,
но не забывай о главной цели. Дай дуракам выбор, пусть забавляются, но не
забывай о единственной цели, которой тебе надо достичь. Убей личность, умертви
человеческую душу. Остальное приложится. Взгляни на мир, каков он сейчас. Ну
что, Питер, ты все еще думаешь, что я сошел с ума?
Питер сидел на полу, раскинув ноги. Он поднял руку, осмотрел
ногти, сунул палец в рот и откусил заусеницу. Все его чувства были отключены –
он слушал, и Тухи понимал, что ответа не последует.
Китинг послушно ждал, казалось, ему все безразлично: звуки
стихли, и он просто ждал, когда они возобновятся.
Тухи ухватился за подлокотник кресла, потом отнял и
приподнял ладони, снова обхватил дерево – он больше ни на что не рассчитывал.
Он толчком поднялся на ноги.
– Спасибо. Питер. – Голос Тухи звучал
серьезно. – Честность трудно отбросить в сторону. Всю свою жизнь я
произносил речи перед большими аудиториями. Но такую речь мне больше произнести
не удастся.
Китинг приподнял голову. В его голосе прозвучало
предвосхищение ужаса, еще не испытанного, но ожидающего его в ближайший час:
– Не уходи, Эллсворт.
Тухи наклонился над ним и тихо рассмеялся:
– Вот и ответ, Питер. Вот мой довод. Ты хорошо знаешь
меня, знаешь, что я с тобой сделал, у тебя не осталось иллюзий на мой счет. Но
оставить меня ты не можешь и никогда не сможешь. Ты повиновался мне во имя
идеалов, но и оставив идеалы, ты будешь подчиняться мне. Ни на что другое ты
уже не годишься… Спокойной ночи, Питер.
